Роковая встреча читать. Нора филдинг - роковая встреча

ПОБЕДИТЕЛИ

"Какого черта? - ругался про себя молодой следователь одного из городских РОВД, садясь вместе с двумя операми в милицейский УАЗик. - Подумаешь, дед какой-то застрелился. Странно им чего-то показалось. Меня-то зачем дергать? Вот, блин, работнички". Однако когда оперативно-следственная группа прибыла на место, суицид и вправду оказался довольно странным. Что именно произошло в однокомнатной квартире на первом этаже одного из жилых домов, еще предстояло выяснить. Пока же в наличии был труп пожилого мужчины с дыркой у виска. "Рост средний, худощавого телосложения, на вид 80 лет, одет в офицерский китель старого образца с медалями на груди, шерстяное трико, тапочки, - скрупулезно фиксировал милицейский протокол. - Выстрел произведен из пистолета иностранного производства. По столу разбросаны фотографии не установленного мужчины с семьей, лежит раскрытая книга с видами какого-то города. Все надписи по-немецки. На полу - купюры евро, общей суммой полторы тысячи". "Это что-то новенькое, - переваривал информацию следователь, зайдя после работы в продуктовый магазин и угодив в небольшую очередь, - немецкий ствол, валюта, карточки. Да еще при параде, медалями увешан. Тихий одинокий старик, 82 года, ветеран. И чего не жилось? Своей смертью помереть уж не мог". Отоваривали быстро, и очередь стремительно продвигалась, но вдруг произошла заминка. Следователь отвлекся от своих размышлений и теперь наблюдал следующую картину. Причиной заминки являлся старичок, довольно помятый, но явно не бомж, а просто пенсионер, ветеран - на груди приколото несколько планок. Его внимание привлек очень аппетитного вида кусок вакуумно упакованной ветчины на витрине. На куске был ценник - шестьдесят семь рублей. - Взвесьте мне, пожалуйста, ветчины грамм триста, - произнес пенсионер, прикинув в голове сумму, которую может себе позволить. - Кусок продается целиком, - отрезала продавщица. - Мне не надо весь, - не понял пенсионер, - мне грамм триста, чтобы рублей на двадцать вышло... - Мужчина! - раздраженно заорала продавщица. - Во всем куске триста писят грамм, и стоит он шисят семь рублей! В очереди начался возмущенный ропот: все торопятся, всем некогда. - Мне целый килограмм не надо, - вновь не понял пенсионер. - Мне рублей на двадцать, только вкус вспомнить... - Не буду я резать на двадцать рублей! Кусок в упаковке и продается целиком! - голосила продавщица. - А килограмм стоит сто восемьдесят. Затем она добавила в сторону, явно на публику: "Чтоб ты сдох, старый пень!" Возмущение в очереди росло, пенсионер это чувствовал. - Тогда... тогда, - робко сказал он, - дайте мне буханку хлеба и килограмм лапши... И как-то сразу ропот в очереди стих. В наступившей тишине пенсионер взял свою лапшу с хлебом и вышел из магазина. "Вот и тот дед еще день назад так же, наверное, стоял и..." - почему-то подумалось следователю. Он почти угадал. Действительно, день назад Егорыч, а именно так звали застрелившегося ветерана, стоял в очереди, только за дешевыми, подпорченными помидорами, и не в магазине, а на микрорынке. Мог бы, конечно, рискнуть отовариться вне очереди, но просто не желал слушать трехэтажный мат, неизбежный при подобных попытках. Лучше уж выстоять свое - народ нынче злой. Он и в транспорте, несмотря на больную раненую ногу, никогда не садился. Впрочем, может быть и сел бы, да места никто уступать не желал, а попросить было ниже его достоинства. Если уж сами не видят, что с палкой старик, а на груди аж пять планок, Бог им судья. Да и знают ли они, что за каждой планкой? Никто не забыт, ни что не забыто... смешно. - Иван! Иван, ты есть? - вдруг прервал невеселые размышления чей-то оклик. Этот голос с акцентом показался Егорычу знакомым, и звучал он будто бы из прошлого. Кто же... И вдруг вынесло подсознанье. - Фриц? - неуверенно пробормотал Егорыч, шаря взглядом по толпе. - Я, я, Фриц! - какой-то крепкий лощеный упитанный старикан направлялся прямо к нему и вот уже лез обниматься. От объятий у Егорыча чуть дух не вылетел, а пузатый знай себе все приговаривал, прижимая: Иван да Иван. По голосу, несомненно, это был тот самый немец, которого он, по сути, спас в мае сорок пятого. Но вот внешне никогда бы не признал в этом холеном жизнерадостном старике того ободранного, жалкого и затравленного немецкого офицерика. По всему было видно, что немец только что отобедал, и губы его, подернутые маслом, лоснились. Пахло от него пивом и дорогим парфюмом. От Егорыча тянуло специфическим запахом заношенного бушлата вперемежку с табачным дымом. - Как ты меня узнал? - первое что прокричал Егорыч, освободившись от объятий. - Щрам! - указывал немец на скулу. - Стращный руський с крэстом. "И точно", - дошло до Егорыча: странный крестообразный шрам, след от шрапнели, всегда был его особой приметой. Тем временем немец нацелил на него объектив цифровой видеокамеры, и что-то комментировал на своем языке. Егорычу было как-то неудобно, что снимают его в таком неприглядном виде. Вскоре немец это понял и выключил камеру. По-русски он изъяснялся теперь несколько хуже, подзабыл видать, но слова вполне можно было разобрать. Выяснилось, что приехал Фриц в область в качестве почетного сопредседателя немецкого благотворительного фонда помощи детям и престарелым и теперь с экспертами ездил по районам, проверял, куда пошли деньги, выделенные в прошлом году. Попутно решался вопрос и о развитии туристического бизнеса. Немцу удалось оторваться от назойливых провожатых, приставленных к делегации местными властями. И вот - такая встреча, чему он несказанно рад. От немца вообще просто разило благополучием, и только по этому уже можно было определить, что он иностранец. Наши старики так не выглядят. Прохожие просто недоумевали, глядя на эту встречу: что может быть общего между солидным пожилым господином и стариком-доходягой в засаленном бушлате, стареньких брюках и убитых ботинках. Слово за слово, Егорыч и сам не понял, как пригласил немца в гости. "И зачем только сболтнул, - думал он теперь, - а вдруг согласится?". Как-то неловко было ему вести этого расфуфыренного немца в свою хибару. Как назло, тот согласился, причем с удовольствием, заявив, что и сбежал от провожатых с тем, чтобы воочию выяснить, как живут в России престарелые. Егорычу стало вовсе не по себе, а немец предупредил по мобильнику руководителя делегации и они направились в гости. Бодрячок немец рванул так, что Егорыч едва поспевал за ним. Он вообще ходил небыстро, опираясь на клюку - давало знать ранение. Первые двести метров он держался, виду не подавал, а потом выдохся и предложил проехаться на трамвае, хоть и было до дому чуть больше остановки. "А ведь удостоверения у немца, чай поди, нет", - мелькнуло в голове, когда подошла кондукторша. Пришлось потратиться на билет и настроение вовсе испортилось, ведь приходилось считать каждую копейку. Пенсию хоть и платили, но половину ее отсылал Егорыч беспутному сыну-алкоголику. Жена от того ушла, а сын, возвратившись из армии, помыкался в поисках работы, и в итоге присоединился к папаше. Хоть и жили в одном городе, но, что б не видеть эти вечнопьяные рожи, Егорыч сына с внуком на порог не пускал, поэтому соседи и считали его одиноким. Не слал бы он им и денег, да покойнице обещал. Из-за этого обещания, кстати, не желал идти и в дом престарелых. С тех пор как померла старуха, жизнь совсем уж потеряла смысл. И эта помощь осталась, пожалуй, единственным поводом для жизни, хоть и знал Егорыч, что все его деньги идут на пропой. Да что тут поделать, когда вся страна спивается, ладно хоть сыну с внуком, благодаря ему, воровать не приходится. Остатка пенсии едва хватало на лекарства, да на прокорм. Впрочем, иногда и сам Егорыч поддавал с тоски: вроде бы время пожинать плоды, а жать-то и нечего. Немец был несколько удивлен, когда Егорыч открыл перед ним дверь своей квартиры. Как раз солнце заглянуло в окно, отчего обстановка комнаты показалась совсем убогой. Самое ценное, что было во всей хибаре - телевизор. Все остальное - рухлядь сорокалетней давности. По счастью немец со своими извращенными европейскими мозгами принял жилище воина-победителя за стилизацию под блиндаж. Говорил что-то о причудах бывших солдат, дескать, война не отпускает, ностальгия. Егорыч зацепился за такую трактовку, поддакивал, говорил что есть у него настоящая квартира. Просто жить там не желает. Квартира и в самом деле была - именно в ней и жил, вернее пьянствовал сын. Отдали ему, когда женился, думали толк будет, а сами с бабкой переехали в эту хибару. Думали временно, дом значился на снос, а оказалось навсегда. Гостя надо было чем-то угостить. Егорыч полез в старенький холодильник, который не понятно как еще работал, но там одиноко стояла лишь початая бутылка водки, а на закусь и предложить было нечего - помидоры он так и не выстоял. Хорошо что посреди банок варенья черти какой давности, Егорыч обнаружил баночку соленых грибов. Снял плесень, выложил на тарелку, полил маслом, а вот лука не нашлось. - Вот, - выставил Егорыч закусь перед немцем на стол, - мяса не держим. - О, мясо - плохо, - согласился немец, - диет. - Чего-чего? - не понял Егорыч. - Ну, не можно есть все: мясо нет, жир нет... - Да, ничего нет, - дошло до Егорыча. - Вечная диета. - Корошо, корошо. Нет лишний вес, а мой есть проблем, - немец указывал на свой живот. - Мне бы твои проблемы, пробормотал Егорыч, а громко произнес, - Ну, давай, это самое, за дружбу народов тяпнем. Выпили, немец похвалил русскую водку. После второй наступила неловкая пауза. - Кстати, - вдруг вспомнил Егорыч, - хочу тебе кое-что показать. Он согнал немца с дивана, поднял сиденье и из самого угла вытащил нечто, завернутое в тряпочку. Это был нигде неучтенный немецкий "Вальтер", который Егорыч приволок с войны в качестве трофея. В свое время даже старуха не догадывалась об оружии, а Егорыч тайком доставал пистолет, смазывал, проверял затвор. В общем, содержал оружие в полной боевой готовности. Зачем, и сам не знал. - Узнаешь? - протянул Егорыч "Вальтер" немцу. Едва тот взял пистолет в руки, как неизменная улыбочка лоснящегося благополучия слетела с его лица. Зато Егорыч впервые улыбнулся. Удивительно, он помнил то, что было 60 лет назад гораздо лучше чем то, что было накануне. Странно было идти по разрушенному Берлину. Странно, потому что впервые на рассвете, как это и положено при нормальной жизни, в городе стояла тишина. И это навсегда, а не очередное затишье перед боем. Капитуляция, Гитлер мертв, рейхстаг разрушен. Егорыч пребывал в приподнятом настроении: "И это мы добились этой тишины. Дошли до фашисткого логова и вот - Победа! Конец войне!" И вдруг совсем некстати раздался выстрел. Егорыч не сразу поверил собственным ушам - район был совершенно безопасный. Лишь когда вторая пуля просвистела совсем рядом, он метнулся к стене того здания, откуда стреляли. Глянул вверх. В одном из окон мелькнула чья-то фигура. Егорыч открыл беспорядочный огонь и бросился к подъезду. "Третий, полуразрушенный этаж, налево, - прикидывал он в голове, осторожно поднимаясь по лестнице. - И откуда взялся этот недобиток на мою голову! Вот щас гранатой как жахнет - и все!" Обидно было бы помереть после Победы. Однако перед Егорычем был последний пролет, и он уже видел пустой дверной проем, ведущий в квартиру, но никто подрывать его не собирался. "А, етит в бога душу мать!" - рванулся Егорыч к проему и вжался рядом с ним в стенку. И снова его никто не атаковал, более того, мельком он успел заметить в квартире человека, сидящего на стуле. Егорыч выглянул еще раз. Так оно и есть: щуплый человек в немецкой форме сидел, держа пистолет у виска. Еще мгновение и раздался бы выстрел, однако тут немец заметил Егорыча и наставил пистолет на врага. "Этого, пожалуй, автоматом не испугаешь - стрельнет", - подумал Егорыч, а вслух произнес: - Не порти праздник, гад. Нет больше войны, все, хватит, навоевались. Немец был явно не в себе, и ствол пистолета в его руке ходил ходуном. Наконец он и сам понял, что все равно не попадет в цель, и вновь приставил дуло к виску. Однако жать на курок по-прежнему медлил. - Ишь, чего удумал, - вдруг снисходительно, как победитель заговорил Егорыч. Этот пацан в своей ободранной и грязной форме показался ему таким подавленным, жалким и растерянным, что в сердце что-то шевельнулось. - Ты это, брось свою пукалку, чудомор... Ну Гитлер капут, и чего? Туда ему и дорога. Всем, как он, застрелиться, что ли? Ничего, заживете по-людски и без вашего Гитлера. Вы же, вроде, тоже люди, хоть и немцы. Вряд ли немец что-либо понимал, однако доброжелательная и успокаивающая интонация возымела действие. Офицерик начал опускать руку, но когда Егорыч почти вплотную подошел к нему, вдруг вновь направил пистолет на него. - Вот приморил, честное слово. Ты уж определись, - проворчал Егорыч. Затем, резко рванувшись, схватил немца за руку, заломил за спину, наступил на вылетевший пистолет ногой и отшвырнул немца. Тот, уткнувшись лицом в стенку, зарыдал в припадке истерики. Егорыч не торопясь поднял пистолет и, вертя его в руках, подсел к немцу. Несмотря на то, что немец его обстрелял, не питал Егорыч к нему злобы. И вообще, после объявления о капитуляции, царила некая эйфория, которая бывает у победителя по отношению к побежденному. Тем более, твердо был убежден Егорыч, во всем виноват только Гитлер. - Оно, конечно, понятно. Ты, чай поди, и повоевать-то не успел - токо что погоны нацепил, - заговорил Егорыч как старший, хотя если и был старше немца, так года на три, не более. - Третий, или какой там рейх, Великая Германия. И вдруг все, шабаш, одни руины. Вон рейхстаг до сих пор дымит ваш. Война проиграна. Но ничего, отстроите все заново, еще лучше прежнего и заживете. И мы заживем. Так что жалеть нечего. - Но как жить с этымь, как? - вдруг заговорил немец по-русски, слегка коверкая слова. - Я учиться для война, и где мой сольдат? Истеричный приступ и неожиданное сочувствие сделали немца весьма словоохотливым. Выяснилось, что уже с неделю он рыскал по Берлину в надежде найти городской гарнизон, к которому приписан по окончании офицерской школы, но не только начальства, вообще своих найти не мог - повсюду русские и их союзники. Опоздал немец на войну, пока учился, и перестрелка с Егорычем была по сути его первым боем. - Ну, коли не врешь... Документы! - потребовал Егорыч. Немец подчинился, вынул из кармана бумаги. Егорыч кое-что мог разобрать по-немецки. Похоже, офицерик не врал. И все равно, этого задрипанного немца следовало сдать куда следует. - Я так мыслю. Если ты застрелиться хотел, значит, так сказать, осознал и прочее. Да и салага ты еще... На-ка, хлебни, - вдруг протянул Егорыч немцу фляжку со спиртом. - За победу. Не боись, не отрава. А про себя решил: "Коли выпьет - отпущу к черту, пусть живет, ради праздника". Немец, хоть и с неохотой, но выпил. От неразбавленного спирта его всего перекосило. Егорыч ухмыльнулся и сунул под нос немцу прикуренную самокрутку. Тот затянулся. - Небось, вы наших не так принимали. Ну ничего, теперь наша взяла, - с этими словам он начал рвать документы. - Чего уставился? В честь победы гуляй отсюда, пока я добрый. Домой иди, понял? Нет войны больше, а значит и ты не солдат. Ну! - ткнул слега автоматом немца в бок Егорыч. - Вставай, а то передумаю. И это, не балуй. Все, капитуляция. Гитлер капут. Не враги мы больше. А если че - пристрелят, и имени не спросят. Немец поднялся и неуверенной походкой направился к выходу. Он просто не понимал, что задумал русский, ждал выстрела. И не зря: лишь когда немец ступил на лестничный пролет, Егорыч опустил автомат. Судя по всему, эти воспоминания пронеслись не только в голове Егорыча. - Корошо, что так всо, - говорил гость, вертя пистолет в руках. Затем отложил его на диван подальше от себя, и привычная улыбочка вновь вернулась на его лицо. Он полез в свою сумку и достал несколько фотографий. - Иван, Иван, вот я, мой жена, дети, их дети, мой дом, - объяснял он фотографии. Егорыч нацепил очки с забинтованной душкой и рассматривал жизнерадостные, смеющиеся лица. - Не ты, ничего не быль бы. А вот, - немец извлек из сумки книгу, - Это мой город, буклет. Вот я и мэр, открывать музей, вот я с барон... - Да ты и сам тут как барон, - ухмыльнулся Егорыч. - О да, да. Немец совсем оживился, подошел к телевизору, присел, осмотрел внимательно и, найдя куда подключить камеру, объявил, что сейчас покажет небольшой фильм о своем недавнем юбилее. Егорыч остался под впечатлением от любительского видео, особенно когда немец назвал внушительных размеров двухэтажный особняк, в котором вовсю веселились разряженные гости, своей скромной дачей. Сидел теперь наш фронтовик обескураженный, не знал даже что и сказать. Грустно ему было, и радоваться за немца как-то не хотелось. Телефонный звонок раздался как нельзя кстати. Переговорив, немец сообщил, что ему пора - своей отлучкой он и так всех на уши поставил, теперь за ним срочно едут. Когда прощались, гость, говорил что-то насчет долга и насчет того что он все понимает о трудностях переходного периода, обещал Егорычу организовать в ближайшее время персональную опеку фонда. "А пока, - немец достал бумажник, извлек оттуда всю наличку и протянул Егорычу, - возьми". Тот наотрез отказался от этого подаяния и даже обиделся - немец, он и есть немец, еще деньги от него принимать. Гость в недоумении, ведь предлагал он деньги от чистого сердца, покинул квартиру, однако спустя пару минут вновь стучал в дверь. "Вот, - протянул он фотоальбом, - презент". И был таков. Эта встреча чрезвычайно утомила Егорыча. "Благотворитель чертов, - поминал он немца, - Ездят тут, подачки раздают. Тьфу! Это ж позор, стыд для великой державы. А мы, фронтовики... Это ж что, это ж как?! На старости лет, выходит, на паперти оказались? Да еще снимают все, гады, в душу лезут. Кто их сюда пустил?" Егорыч хлебнул водки, желая залить оскорбление, затем прилег на диван, да так и заснул. Когда открыл глаза, за окном уже темнело. "Кровь ему чистят каждый квартал, ишь, кровопивец, - первое, что пришло в голову. - А был ли немец вообще, или все это приснилось?" Однако фотоальбом и семейное фото немца на столике развеяли все сомнения. Егорыч взял книгу и теперь лежа листал ее. "Эх, видно ваша взяла, - печально размышлял он. - Эко у вас все сверкает да блещет. И людям, видать, хорошо живется. А у нас разруха, хуже послевоенной. Зачем кровь проливали? Может и вправду зря? Зачем же жил я? Зачем вообще жить? Кабы надежда была, что все уляжется, успокоится, вся эта муть сойдет. Так нет ее. Не выдюжили, проморгали Россию. Всеобщий раздрай и никакого просвета не видать". Разве думал он тогда, в сорок пятом, вдохновленный Победой и свято веря в светлое будущее, что такой тяжелой и безрадостной будет его старость? И почему так все обернулось? "Родина вас не забудет". И что? Лишь на день Победы всегда с запозданием открыточка с отксерокопированной подписью президента - вот и вся честь. И еще простить не мог Егорыч, как отметили полувековой юбилей победы. Ни парада, ни поздравлений, будто и не праздник вовсе. Просто в душу наплевали. А грабило сколько раз, лишая скромных сбережений, собственное государство, точно самый паскудный вор отбирая "гробовые" у стариков? Список государственных обид мог бы быть гораздо больше, но, слава богу, склероз выручал. Да Бог с ними, с деньгами, Бог с ним с самим, потерпел бы, и не такое терпеть случалось. Лишь бы Родина, за которую воевали, была такой же могущественной и процветала. А то ведь что они с ней делают, бедной, грабят. Да ладно бы грабили, так ведь еще и гробят. И народ, те самые будущие поколения, ради которых... Народ унижен и растоптан, в вечном пьяном угаре. А кто не в угаре, те на деньгах помешались. Что ждать от таких родителей. Кого они смогут воспитать? Одних подонков, таких с которыми он повстречался давеча. В тот день Егорыч шел привычной дорогой из сбербанка домой. На груди висели два ордена и часть медалей, которые он одевал только по праздникам, к коим относил и получение пенсии. До дома оставалось всего ничего, и тут в арке подскочили четверо представителей поколения next. - Дед, жить хочешь? Гони бабло, - прокричал долговязый. - Какое бабло? - не понял Егорыч. - Не базарь, у нас в банке свой человечек, он все сечет. И не рыпайся! - в руке долговязого сверкнуло лезвие выкидухи. - Почикаем. И тут он нагло запустил руку Егорычу в карман. Выгреб все, даже мелочь. - Слушай, побрякушки у него прикольные, - заметил один из нападавших. - Можно загнать. Ишь нацепил. Все произошло так быстро, что Егорыч не успел толком сообразить в чем дело, лишь следующее требование несколько привело его в себя. - Слышь, дед, давай снимай цацки, - заявил долговязый, указывая на награды. - Робятки, деньги это ладно, это бог с ним, - взмолился Егорыч. - Но награды мои - они же не просто так, они за кровь мою пролитую дадены, за ногу. За вас же воевал, фашистов бил. - Не воевал бы - жили б, может, лучше под немцами. И вообще, войну американцы выиграли, а ты при чем? - начал было куражиться долговязый, но тут кто-то крикнул: "Шухер, валим!", и нападавших след простыл. Вызывать милицию Егорычу и в голову не пришло. Да и вообще забыл он в тот момент о деньгах. "Американцы, значит" - только и твердил. Это утверждение добило его больше всего. "А мы вообще ни причем? - Егорыч поднялся с дивана, достал коробку с наградами. - А это что? А это как?" - вопрошал он пустоту, перебирая их и вспоминая былую удаль и мощь. Родина вас не забудет, говорили командиры. Забыла, выходит. Да и Родины уж больше нет. Государство только и плюет в душу. Всю Россию изнасильничали. И внушают, что мы хуже всех и ни на что не способные. Даже слово Россия произнести не могут, одно только трындят: эта страна. Да еще с презрением каким-то. Нет, измельчал народец ныне. С таким кашу не сваришь. Не поднимется Россия более, не возродится заново. Да и кому поднимать? У нас хоть был культ личности, а теперь культ наличности. На таких ценностях далеко не уедешь. А к чему и жить тогда? Смотреть на все эту мразь? Нет уж, довольно. И почему только раньше Бог не прибрал? Что за наказание такое? Засосало сердце. Таблетку выпить. Да нет таблеток от безысходности. Враги народа, душегубцы! - ополчился вдруг Егорыч. - Знай только нефть качают. Сырьевой придаток, банановая республика. Включишь ящик - так там вечный праздник. Трындят о повышении нашего благосостояния, а мы мрем как мухи. Скоро последних русских будут возить в клетках напоказ, как раньше диких зверей. Все боли и обиды подступили разом и стояли теперь комом в горле. Так и сидел Егорыч, глаза долу, оперев голову о скрещенные на клюке руки. Устал он, не было сил смотреть больше на всю эту мерзость. Нет, то не была физическая усталость. То была усталость пострашней. Усталость души. "Ох-хо-хо-хо-хох!" - вздохнул Егорыч, и в этом вздохе было: помереть бы скорей, спастись бы, сбежать от такой жизни куда-нибудь. Хоть куда. Хоть в могилу. Все эти мысли давили и раньше, но было у Егорыча одно средство, от которого как-то легче становилось. Он достал из шкафа бережно хранимый офицерский китель, почистил, стал цеплять награды. Затем надел и подошел к зеркалу. В кителе как-то сами собой плечи распрямились, Егорыч приосанился и снова почувствовал гордость. Снова почувствовал себя победителем. Нет, честь и слава еще чего-то значат в этом мире чистогана. И тут взгляд Егорыча упал на фотоальбом. Чертов немец, этот нежданный гость из прошлого не давал покою. Егорыч в бешенстве сошвырнул книгу со стола. Та упала и по полу разлетелись купюры - должно быть выпали из-под суперобложки. Да, это были те самые деньги, которые пытался всучить немец. И когда только сунуть успел, чертов фриц? И тут только понял Егорыч, что больше всего раздражало его в госте - то, как он смотрел на него, как держался, с видом победителя. А ведь это его взгляд, Егорыча. Это он смотрел так на деморализованного немца в сорок пятом. Что ж теперь, местами поменялись? Уж чего-чего, а эдакий оборот никак не мог предположить он в победном году. "Чертов немец, лучше б ты тогда застрелился. И почто только теперь свалился на мою голову?" - все думал Егорыч и жизнь становилась ему все невыносимей. Даже китель не спасал от навалившейся тоски. Сам он съежился, сгорбился, сузился. Китель был уже как бы сам по себе, а не на нем одетый. Плечи снова поникли, голова опустилась. Может, и вправду все зря и ни к чему была вся его жизнь? Он старался отогнать эту невыносимую мысль, но не мог. Она вертелась в мозгах назойливой мухой: "Зря. Зря. Зря!" В изнеможении Егорыч присел на диван и откинулся на спинку. Что-то уперлось в бок. Да это же "Вальтер". Как он забыл его убрать? Видать, для этого и хранил пистолет. Егорыч вновь подошел к зеркалу, откуда взглянул на него седой, сморщенный, весь в щетине старик. "Непорядок", - решил Егорыч. Нагрел воды, побрился. Застегнул китель строго на все пуговицы. Допил водку. Закурил. Взял пистолет и с трудом взвел тугой курок.

Нора Филдинг

Роковая встреча

Невеста была прекрасна. Ее белокурые волосы роскошными локонами спадали на плечи. Казалось, они впитали в себя лучи солнца и сейчас напоминали золотые спирали, загадочно мерцающие в полумраке старинной церкви. Светящийся ореол вокруг фигурки, затянутой в длинное белое платье, подчеркивал ее стройность и изящность. В сверкающих, словно сапфиры, синих глазах невесты без труда читалась ее любовь к стоящему рядом с ней мужчине, хотя ничего выдающегося в нем не было. Ни высокий, ни низкий, он казался манекеном, которого приобрели в универсальном магазине и поставили рядом с ослепительной красавицей в ожидании настоящего жениха, который вот-вот появится, и тогда всем станет ясно, откуда на лице невесты этот радостный трепет. Черноволосый манекен, несмотря на молодость, казался слегка поношенным, не первой свежести.

- … А вы, Шарль Эркюлье, берете эту женщину, Белинду Анну Ленкстон в жены, чтобы любить, уважать и заботиться о ней, пока смерть не разлучит вас? - произнес священник.

«Да» жениха прозвучало слишком громко для церемонии бракосочетания и от этого показалось фальшивым. Одна из присутствующих женщин фыркнула.

Мама, что ты делаешь? Тише… - прошептала сидящая рядом с ней на скамье, почти у входа в церковь, девушка.

А вы, Белинда Анна Ленкстон, берете этого мужчину, Шарля Эркюлье, в законные мужья, чтобы любить, уважать и повиноваться ему, пока смерть не разлучит вас?

Невеста повернулась к Шарлю, ее глаза засверкали еще ярче и превратились в два огромных прожектора.

Да, - прошептали ее губы.

Дура, - прокомментировала все та же дама и, стуча высокими каблуками, вышла из церкви.

Сидящая рядом с ней девушка поднялась и смиренно поплелась за ней.

Мама, почему ты так поступаешь? Это же ее первая свадьба… - Девушка внезапно прервала свою взволнованную речь и смущенно замолчала, поняв, что сказала глупость.

Женщина остановилась и внимательно на нее посмотрела. Из ее груди вырвался короткий смешок.

Ты права, Элизабет. Твоя оговорка очень точно выразила смысл происходящего. Я люблю ее и желаю ей счастья. Но его у нее не будет с этим мужем. Если бы ты только знала, сколько несчастий принесло замужество нам, женщинам, ты бы меня поняла. Именно оно, это проклятое замужество, принесло прекрасному полу больше бед, чем все войны вместе взятые. Жаль, что Линда пополнила их ряды. Но ты должна мне пообещать, что не выйдешь замуж. Да, Бетти?

Девушка покорно кивнула. Ее лицо не выразило ни удивления, ни негодования по поводу странного требования матери.

Молодая женщина стояла у окна. Все, что могла, она уже сделала, и теперь ей оставалось только ждать. По щекам женщины медленно катились слезы. Большие синие глаза померкли и подернулись печальной пеленой. Только губы, прекрасно очерченные и казавшиеся еще ярче из-за побледневшего лица, слегка шевелились, да руки с длинными тонкими пальцами нервно теребили скомканные бумажки.

Ты не могла так поступить, не могла… - без остановки шептали ее губы, словно эти слова служили молитвой или были заговором от беды.

Женщина казалась абсолютно одинокой и всеми покинутой. Она стояла одна, словно находилась на необитаемом острове, а не в аэропорту Хитроу, который в этот момент жил своей обычной жизнью: объявлялись рейсы, люди спешили на посадку, толпились у касс, говорили по телефону. У всех, кто здесь находился, были свои дела, проблемы и заботы. Но бурлящая круговерть толпы обтекала женщину, как бы создавая вокруг нее безлюдное пространство. Видимо, никто не хотел попасть в атмосферу горя.

Через час объявили посадку. Женщина встрепенулась, глубоко вздохнула и поплелась к стойке регистрации.

Я во всем разберусь. Клянусь тебе!

Что вы сказали, мисс? - недоуменно спросил диспетчер.

Женщина смущенно улыбнулась, но вдруг расправила плечи и с лицом, сменившим печальное выражение на мрачную решимость, протянула билет. Этот небольшой инцидент, который не оставил в памяти диспетчера и следа, оказался для женщины поворотным. В слабой, покорной судьбе душе произошли серьезные перемены. В один миг она закалилась и стала из олицетворения печали Немезидой, готовой карать и мстить.

Ой! Осторожно! Вы меня без ноги оставите, мисс, - Лицо мужчины болезненно исказилось, но в тот же момент его глаза озорно блеснули.

Попутчица была молода и красива. На таких представительниц прекрасного пола мужчины долго сердиться не могут, даже если те и наступают им на ногу высоким тонким каблуком, способным пронзить ступню насквозь.

Мужчина улыбнулся и уже готов был начать легкий флирт с очаровательной соседкой в самолете, но наткнулся на серьезный взгляд синих глаз. Они смотрели на него так сурово и осуждающе, как будто не их обладательница наступила ему на ногу, а он совершил бестактный поступок.

Улыбка на лице мужчины погасла. Девушка устроилась в своем кресле и сложила руки так, как будто готовилась приступить к католической молитве.

Загорелось табло, призывающее всех пассажиров занять свои места и пристегнуть ремни. Мужчина пунктуально выполнил все требования. Девушка в соседнем кресле тоже машинально повторила его действия, но тут же вернулась к прерванной молитве, низко склонив голову к груди.

Боится летать? - подумал мужчина. Поведение соседки показалось ему странным. Он привык, что его улыбка безотказно действует на прекрасный пол. На эту же особу она не произвела никакого впечатления. Сей факт подхлестнул авантюристическую жилку характера мужчины, которую он не без успеха последнее время в себе подавлял.

Самолет взлетел. Пассажиры расслабились, но девушка продолжала сосредоточенно молиться. Мужчина решил дать ей время адаптироваться, а затем приступил к осаде.

Летите в первый раз, мисс? Не бойтесь! Если я рядом, то с вами ничего не случится. Я запрограммировал успешный полет. Я - счастливчик!

Столь интригующее начало разговора оставило соседку безучастной.

Через некоторое время мужчина снова возобновил попытки:

Не хотите со мной разговаривать, мисс? Ладно, я подожду, когда вам надоест общаться с Господом Богом и вы соизволите обратить внимание на меня, грешного.

Соседка молчала. Когда стюардесса подкатила к ним тележку и предложила вина, она все так же молча приняла бокал и залпом выпила.

Повторить? - спросила стюардесса. Соседка кивнула и снова одним глотком опорожнила содержимое бокала.

Она не дура выпить, усмехнулся мужчина. Только строит из себя недотрогу.

Неплохое, вы не находите? - опять предпринял попытку разговорить соседку мужчина. - Мы можем заказать целую бутылку или вы предпочитаете более крепкие напитки?

Девушка повернула голову и в упор взглянула на соседа. Ее глаза не заблестели от выпитых двух бокалов. Они по-прежнему смотрели сурово, и он ощутил себя назойливой букашкой, недостойной внимания. Это ему не понравилось, но неожиданно для себя он смутился. Назойливость и бесцеремонность ему не были свойственны. Он замолчал, но стал исподтишка наблюдать за соседкой.

Душу мужчины терзали противоположные чувства. Дело, по которому он сейчас летел, было запутанным, и он имел в нем личную заинтересованность. Приятное соседство поначалу он посчитал добрым предзнаменованием и решил слегка расслабиться. Дорога, как правило, способствует сближению незнакомых людей, они быстро вступают в контакт и уже через несколько минут чувствуют себя друзьями. Но полученный молчаливый отпор настроил его на пессимистическую волну. Однако в нем еще жила мальчишеская жажда приключений, которая возобладала над дурными предчувствиями.

Мужчина любил наблюдать за людьми, с годами научился неплохо в них разбираться и сейчас искренне заинтересовался нетипичным случаем. Что же этой девушке так в нем не понравилось?

Через некоторое время он пришел к выводу, что эту мисс не привлекало знакомство не с ним конкретно. Она поступила бы так с любым мужчиной, который оказался бы на его месте. Ее вообще не интересует сильный пол.

Собираетесь поступить в монастырь святой Женевьевы? - неожиданно для себя ехидно спросил он.

Соседка равнодушно отвернулась к иллюминатору и не удостоила его ответом.

Остаток пути они летели молча. Мужчина больше не предпринимал попыток разговорить свою соседку, но продолжал украдкой бросать на нее взгляды. Он хотел найти в ней недостатки, чтобы как-то успокоить уязвленное самолюбие. Напрасно! Соседка была по-настоящему красива. Лицо, лишенное косметики, было, может быть, излишне бледным, но идеальным овалом и точеными чертами оно напоминало камею. Прямые белокурые волосы собраны на затылке в тяжелый пучок. Строгая прическа, более подходящая дамам зрелого возраста, делала ее похожей на древнеримскую богиню. Скромное серое платье с простым белым воротником окончательно убедило мужчину в правильности сделанного им вывода. Эта мисс решила сделать карьеру монахини. Возможно, дала обет молчания.

Алексей КАЧАЛОВ «РОКОВАЯ ВСТРЕЧА»
(рассказ)

«Какого черта? – ругался про себя молодой следователь одного из городских РОВД, садясь вместе с двумя операми в милицейский уазик. – Подумаешь, дед какой-то застрелился. Странно им чего-то показалось. Меня то зачем дергать? Вот, блин, работнички».
Однако когда оперативно-следственная группа прибыла на место, суицид и вправду оказался довольно странным.
Что именно произошло в однокомнатной квартире на первом этаже одного из жилых домов, еще предстояло выяснить. Пока же в наличии был труп пожилого мужчины с дыркой у виска. «Рост средний, худощавого телосложения, на вид 80 лет, одет в офицерский китель старого образца с медалями на груди, шерстяное трико, тапочки, - скрупулезно фиксировал милицейский протокол. – Выстрел произведен из пистолета иностранного производства. По столу разбросаны фотографии не установленного мужчины с семьей, лежит раскрытая книга с видами какого-то города. Все надписи по-немецки. На полу – купюры евро, общей суммой полторы тысячи».
«Это что-то новенькое, – переваривал информацию следователь, зайдя после работы в продуктовый магазин и угодив в небольшую очередь, – немецкий ствол, валюта, карточки. Да еще при параде, медалями увешан. Тихий одинокий старик, 82 года, ветеран. И чего не жилось? Своей смертью помереть уж не мог».
Отоваривали быстро, и очередь стремительно продвигалась, но вдруг произошла заминка. Следователь отвлекся от своих размышлений и теперь наблюдал следующую картину.
Причиной заминки являлся старичок, довольно помятый, но явно не бомж, а просто пенсионер, ветеран – на груди приколото несколько планок. Его внимание привлек очень аппетитного вида кусок вакуумно упакованной ветчины на витрине. На куске был ценник - шестьдесят семь рублей.
– Взвесьте мне, пожалуйста, ветчины грамм триста, - произнес пенсионер, прикинув в голове сумму, которую может себе позволить.
– Кусок продается целиком, – отрезала продавщица.
– Мне не надо весь, – не понял пенсионер, – мне грамм триста, чтобы рублей на двадцать вышло...
– Мужчина! – раздраженно заорала продавщица. – Во всем куске триста писят грамм, и стоит он шисят семь рублей!
В очереди начался возмущенный ропот: все торопятся, всем некогда.
– Мне целый килограмм не надо, - вновь не понял пенсионер. – Мне рублей на двадцать, только вкус вспомнить...
– Не буду я резать на двадцать рублей! Кусок в упаковке и продается целиком! – голосила продавщица. – А килограмм стоит сто восемьдесят.
Затем она добавила в сторону, явно на публику: «Чтоб ты сдох, старый пень!»
Возмущение в очереди росло, пенсионер это чувствовал.
– Тогда... тогда, – робко сказал он, – дайте мне буханку хлеба и килограмм лапши...
И как-то сразу ропот в очереди стих. В наступившей тишине пенсионер взял свою лапшу с хлебом и вышел из магазина.
«Вот и тот дед еще день назад так же, наверное, стоял и…» – почему-то подумалось следователю. Он почти угадал.
Действительно, день назад Егорыч, а именно так звали застрелившегося ветерана, стоял в очереди, только за дешевыми, подпорченными помидорами, и не в магазине, а на микрорынке. Мог бы, конечно, рискнуть отовариться вне очереди, но просто не желал слушать трехэтажный мат, неизбежный при подобных попытках. Лучше уж выстоять свое - народ нынче злой. Он и в транспорте, несмотря на больную раненую ногу, никогда не садился. Впрочем, может быть и сел бы, да места никто уступать не желал, а попросить было ниже его достоинства. Если уж сами не видят, что с палкой старик, а на груди аж пять планок, Бог им судья. Да и знают ли они, что за каждой планкой? Никто не забыт, ни что не забыто… смешно.
– Иван! Иван, ты есть? – вдруг прервал невеселые размышления чей-то оклик. Этот голос с акцентом показался Егорычу знакомым, и звучал он будто бы из прошлого. Кто же… И вдруг вынесло подсознанье.
– Фриц? – неуверенно пробормотал Егорыч, шаря взглядом по толпе.
– Я, я, Фриц! – какой-то крепкий лощеный упитанный старикан направлялся прямо к нему и вот уже лез обниматься. От объятий у Егорыча чуть дух не вылетел, а пузатый знай себе все приговаривал, прижимая: Иван да Иван.
По голосу, несомненно, это был тот самый немец, которого он, по сути, спас в мае сорок пятого. Но вот внешне никогда бы не признал в этом холеном жизнерадостном старике того ободранного, жалкого и затравленного немецкого офицерика. По всему было видно, что немец только что отобедал, и губы его, подернутые маслом, лоснились. Пахло от него пивом и дорогим парфюмом. От Егорыча тянуло специфическим запахом заношенного бушлата вперемежку с табачным дымом.
– Как ты меня узнал? – первое что прокричал Егорыч, освободившись от объятий.
– Щрам! – указывал немец на скулу. – Стращный руський с крэстом.
«И точно», – дошло до Егорыча: странный крестообразный шрам, след от шрапнели, всегда был его особой приметой.
Тем временем немец нацелил на него объектив цифровой видеокамеры, и что-то комментировал на своем языке. Егорычу было как-то неудобно, что снимают его в таком неприглядном виде. Вскоре немец это понял и выключил камеру.
По-русски он изъяснялся теперь несколько хуже, подзабыл видать, но слова вполне можно было разобрать. Выяснилось, что приехал Фриц в область в качестве почетного сопредседателя немецкого благотворительного фонда помощи детям и престарелым и теперь с экспертами ездил по районам, проверял, куда пошли деньги, выделенные в прошлом году. Попутно решался вопрос и о развитии туристического бизнеса. Немцу удалось оторваться от назойливых провожатых, приставленных к делегации местными властями. И вот – такая встреча, чему он несказанно рад. От немца вообще просто разило благополучием, и только по этому уже можно было определить, что он иностранец. Наши старики так не выглядят. Прохожие просто недоумевали, глядя на эту встречу: что может быть общего между солидным пожилым господином и стариком-доходягой в засаленном бушлате, стареньких брюках и убитых ботинках.
Слово за слово, Егорыч и сам не понял, как пригласил немца в гости. «И зачем только сболтнул, – думал он теперь, – а вдруг согласится?». Как-то неловко было ему вести этого расфуфыренного немца в свою хибару. Как назло, тот согласился, причем с удовольствием, заявив, что и сбежал от провожатых с тем, чтобы воочию выяснить, как живут в России престарелые. Егорычу стало вовсе не по себе, а немец предупредил по мобильнику руководителя делегации и они направились в гости.
Бодрячок немец рванул так, что Егорыч едва поспевал за ним. Он вообще ходил небыстро, опираясь на клюку – давало знать ранение. Первые двести метров он держался, виду не подавал, а потом выдохся и предложил проехаться на трамвае, хоть и было до дому чуть больше остановки. «А ведь удостоверения у немца, чай поди, нет», - мелькнуло в голове, когда подошла кондукторша. Пришлось потратиться на билет и настроение вовсе испортилось, ведь приходилось считать каждую копейку. Пенсию хоть и платили, но половину ее отсылал Егорыч беспутному сыну-алкоголику. Жена от того ушла, а сын, возвратившись из армии, помыкался в поисках работы, и в итоге присоединился к папаше. Хоть и жили в одном городе, но, что б не видеть эти вечнопьяные рожи, Егорыч сына с внуком на порог не пускал, поэтому соседи и считали его одиноким. Не слал бы он им и денег, да покойнице обещал. Из-за этого обещания, кстати, не желал идти и в дом престарелых. С тех пор как померла старуха, жизнь совсем уж потеряла смысл. И эта помощь осталась, пожалуй, единственным поводом для жизни, хоть и знал Егорыч, что все его деньги идут на пропой. Да что тут поделать, когда вся страна спивается, ладно хоть сыну с внуком, благодаря ему, воровать не приходится. Остатка пенсии едва хватало на лекарства, да на прокорм. Впрочем, иногда и сам Егорыч поддавал с тоски: вроде бы время пожинать плоды, а жать-то и нечего.
Немец был несколько удивлен, когда Егорыч открыл перед ним дверь своей квартиры. Как раз солнце заглянуло в окно, отчего обстановка комнаты показалась совсем убогой. Самое ценное, что было во всей хибаре – телевизор. Все остальное - рухлядь сорокалетней давности. По счастью немец со своими извращенными европейскими мозгами принял жилище воина-победителя за стилизацию под блиндаж. Говорил что-то о причудах бывших солдат, дескать, война не отпускает, ностальгия. Егорыч зацепился за такую трактовку, поддакивал, говорил что есть у него настоящая квартира. Просто жить там не желает. Квартира и в самом деле была – именно в ней и жил, вернее пьянствовал сын. Отдали ему, когда женился, думали толк будет, а сами с бабкой переехали в эту хибару. Думали временно, дом значился на снос, а оказалось навсегда.
Гостя надо было чем-то угостить. Егорыч полез в старенький холодильник, который не понятно как еще работал, но там одиноко стояла лишь початая бутылка водки, а на закусь и предложить было нечего – помидоры он так и не выстоял. Хорошо что посреди банок варенья черти какой давности Егорыч обнаружил баночку соленых грибов. Снял плесень, выложил на тарелку, полил маслом, а вот лука не нашлось.
– Вот, – выставил Егорыч закусь перед немцем на стол, – мяса не держим.
– О, мясо – плохо, – согласился немец, – диет.
– Чего-чего? – не понял Егорыч.
– Ну, не можно есть все: мясо нет, жир нет…
– Да, ничего нет, – дошло до Егорыча. – Вечная диета.
– Корошо, корошо. Нет лишний вес, а мой есть проблем, – немец указывал на свой живот.
– Мне бы твои проблемы, пробормотал Егорыч, а громко произнес, – Ну, давай, это самое, за дружбу народов тяпнем.
Выпили, немец похвалил русскую водку. После второй наступила неловкая пауза.
– Кстати, – вдруг вспомнил Егорыч, – хочу тебе кое-что показать.
Он согнал немца с дивана, поднял сиденье и из самого угла вытащил нечто, завернутое в тряпочку. Это был нигде неучтенный немецкий «Вальтер», который Егорыч приволок с войны в качестве трофея. В свое время даже старуха не догадывалась об оружии, а Егорыч тайком доставал пистолет, смазывал, проверял затвор. В общем, содержал оружие в полной боевой готовности. Зачем, и сам не знал.
– Узнаешь? – протянул Егорыч «Вальтер» немцу.
Едва тот взял пистолет в руки, как неизменная улыбочка лоснящегося благополучия слетела с его лица. Зато Егорыч впервые улыбнулся. Удивительно, он помнил то, что было 60 лет назад гораздо лучше чем то, что было накануне…
Странно было идти по разрушенному Берлину. Странно, потому что впервые на рассвете, как это и положено при нормальной жизни, в городе стояла тишина. И это навсегда, а не очередное затишье перед боем. Капитуляция, Гитлер мертв, рейхстаг разрушен. Егорыч пребывал в приподнятом настроении: «И это мы добились этой тишины. Дошли до фашистского логова и вот – Победа! Конец войне!» И вдруг совсем некстати раздался выстрел. Егорыч не сразу поверил собственным ушам – район был совершенно безопасный. Лишь когда вторая пуля просвистела совсем рядом, он метнулся к стене того здания, откуда стреляли. Глянул вверх. В одном из окон мелькнула чья-то фигура. Егорыч открыл беспорядочный огонь и бросился к подъезду. «Третий, полуразрушенный этаж, налево, – прикидывал он в голове, осторожно поднимаясь по лестнице. – И откуда взялся этот недобиток на мою голову! Вот щас гранатой как жахнет – и все!» Обидно было бы помереть после Победы. Однако перед Егорычем был последний пролет, и он уже видел пустой дверной проем, ведущий в квартиру, но никто подрывать его не собирался. «А, етит в бога душу мать!» – рванулся Егорыч к проему и вжался рядом с ним в стенку. И снова его никто не атаковал, более того, мельком он успел заметить в квартире человека, сидящего на стуле. Егорыч выглянул еще раз. Так оно и есть: щуплый человек в немецкой форме сидел, держа пистолет у виска. Еще мгновение и раздался бы выстрел, однако тут немец заметил Егорыча и наставил пистолет на врага. «Этого, пожалуй, автоматом не испугаешь – стрельнет», – подумал Егорыч, а вслух произнес:
– Не порти праздник, гад. Нет больше войны, все, хватит, навоевались.
Немец был явно не в себе, и ствол пистолета в его руке ходил ходуном. Наконец он и сам понял, что все равно не попадет в цель, и вновь приставил дуло к виску. Однако жать на курок по-прежнему медлил.
– Ишь, чего удумал, – вдруг снисходительно, как победитель заговорил Егорыч. Этот пацан в своей ободранной и грязной форме показался ему таким подавленным, жалким и растерянным, что в сердце что-то шевельнулось. - Ты это, брось свою пукалку, чудомор… Ну Гитлер капут, и чего? Туда ему и дорога. Всем, как он, застрелиться, что ли? Ничего, заживете по-людски и без вашего Гитлера. Вы же, вроде, тоже люди, хоть и немцы.
Вряд ли немец что-либо понимал, однако доброжелательная и успокаивающая интонация возымела действие. Офицерик начал опускать руку, но когда Егорыч почти вплотную подошел к нему, вдруг вновь направил пистолет на него.
– Вот приморил, честное слово. Ты уж определись, – проворчал Егорыч. Затем, резко рванувшись, схватил немца за руку, заломил за спину, наступил на вылетевший пистолет ногой и отшвырнул немца. Тот, уткнувшись лицом в стенку, зарыдал в припадке истерики. Егорыч не торопясь поднял пистолет и, вертя его в руках, подсел к немцу. Несмотря на то, что немец его обстрелял, не питал Егорыч к нему злобы. И вообще, после объявления о капитуляции, царила некая эйфория, которая бывает у победителя по отношению к побежденному. Тем более, твердо был убежден Егорыч, во всем виноват только Гитлер.
– Оно, конечно, понятно. Ты, чай поди, и повоевать-то не успел – токо что погоны нацепил, – заговорил Егорыч как старший, хотя если и был старше немца, так года на три, не более. – Третий, или какой там рейх, Великая Германия. И вдруг все, шабаш, одни руины. Вон рейхстаг до сих пор дымит ваш. Война проиграна. Но ничего, отстроите все заново, еще лучше прежнего и заживете. И мы заживем. Так что жалеть нечего.
– Но как жить с этымь, как? – вдруг заговорил немец по-русски, слегка коверкая слова. – Я учиться для война, и где мой сольдат?
Истеричный приступ и неожиданное сочувствие сделали немца весьма словоохотливым. Выяснилось, что уже с неделю он рыскал по Берлину в надежде найти городской гарнизон, к которому приписан по окончании офицерской школы, но не только начальства, вообще своих найти не мог – повсюду русские и их союзники. Опоздал немец на войну, пока учился, и перестрелка с Егорычем была по сути его первым боем.
– Ну, коли не врешь… Документы! – потребовал Егорыч.
Немец подчинился, вынул из кармана бумаги. Егорыч кое-что мог разобрать по-немецки. Похоже, офицерик не врал. И все равно, этого задрипанного немца следовало сдать куда следует.
– Я так мыслю. Если ты застрелиться хотел, значит, так сказать, осознал и прочее. Да и салага ты еще… На-ка, хлебни, – вдруг протянул Егорыч немцу фляжку со спиртом. – За победу. Не боись, не отрава.
А про себя решил: «Коли выпьет – отпущу к черту, пусть живет, ради праздника». Немец, хоть и с неохотой, но выпил. От неразбавленного спирта его всего перекосило. Егорыч ухмыльнулся и сунул под нос немцу прикуренную самокрутку. Тот затянулся.
– Небось, вы наших не так принимали. Ну ничего, теперь наша взяла, – с этими словам он начал рвать документы.
– Чего уставился? В честь победы гуляй отсюда, пока я добрый. Домой иди, понял? Нет войны больше, а значит и ты не солдат. Ну! – ткнул слега автоматом немца в бок Егорыч. - Вставай, а то передумаю. И это, не балуй. Все, капитуляция. Гитлер капут. Не враги мы больше. А если че – пристрелят, и имени не спросят.
Немец поднялся и неуверенной походкой направился к выходу. Он просто не понимал, что задумал русский, ждал выстрела. И не зря: лишь когда немец ступил на лестничный пролет, Егорыч опустил автомат…
Судя по всему, эти воспоминания пронеслись не только в голове Егорыча.
– Корошо, что так всо, – говорил гость, вертя пистолет в руках. Затем отложил его на диван подальше от себя, и привычная улыбочка вновь вернулась на его лицо. Он полез в свою сумку и достал несколько фотографий.
– Иван, Иван, вот я, мой жена, дети, их дети, мой дом, – объяснял он фотографии. Егорыч нацепил очки с забинтованной душкой и рассматривал жизнерадостные, смеющиеся лица.
– Не ты, ничего не быль бы. А вот, – немец извлек из сумки книгу, – Это мой город, буклет. Вот я и мэр, открывать музей, вот я с барон…
– Да ты и сам тут как барон, – ухмыльнулся Егорыч.
– О да, да.
Немец совсем оживился, подошел к телевизору, присел, осмотрел внимательно и, найдя куда подключить камеру, объявил, что сейчас покажет небольшой фильм о своем недавнем юбилее.
Егорыч остался под впечатлением от любительского видео, особенно когда немец назвал внушительных размеров двухэтажный особняк, в котором вовсю веселились разряженные гости, своей скромной дачей. Сидел теперь наш фронтовик обескураженный, не знал даже что и сказать. Грустно ему было, и радоваться за немца как-то не хотелось.
Телефонный звонок раздался как нельзя кстати. Переговорив, немец сообщил, что ему пора – своей отлучкой он и так всех на уши поставил, теперь за ним срочно едут. Когда прощались, гость, говорил что-то насчет долга и насчет того что он все понимает о трудностях переходного периода, обещал Егорычу организовать в ближайшее время персональную опеку фонда. «А пока, – немец достал бумажник, извлек оттуда всю наличку и протянул Егорычу, – возьми». Тот наотрез отказался от этого подаяния и даже обиделся - немец, он и есть немец, еще деньги от него принимать. Гость в недоумении, ведь предлагал он деньги от чистого сердца, покинул квартиру, однако спустя пару минут вновь стучал в дверь. «Вот, – протянул он фотоальбом, – презент». И был таков.
Эта встреча чрезвычайно утомила Егорыча. «Благотворитель чертов, – поминал он немца, – Ездят тут, подачки раздают. Тьфу! Это ж позор, стыд для великой державы. А мы, фронтовики… Это ж что, это ж как?! На старости лет, выходит, на паперти оказались? Да еще снимают все, гады, в душу лезут. Кто их сюда пустил?» Егорыч хлебнул водки, желая залить оскорбление, затем прилег на диван, да так и заснул. Когда открыл глаза, за окном уже темнело. «Кровь ему чистят каждый квартал, ишь, кровопивец, – первое, что пришло в голову. – А был ли немец вообще, или все это приснилось?» Однако фотоальбом и семейное фото немца на столике развеяли все сомнения. Егорыч взял книгу и теперь лежа листал ее. «Эх, видно ваша взяла, – печально размышлял он. – Эко у вас все сверкает да блещет. И людям, видать, хорошо живется. А у нас разруха, хуже послевоенной. Зачем кровь проливали? Может и вправду зря? Зачем же жил я? Зачем вообще жить? Кабы надежда была, что все уляжется, успокоится, вся эта муть сойдет. Так нет ее. Не выдюжили, проморгали Россию. Всеобщий раздрай и никакого просвета не видать».
Разве думал он тогда, в сорок пятом, вдохновленный Победой и свято веря в светлое будущее, что такой тяжелой и безрадостной будет его старость? И почему так все обернулось? «Родина вас не забудет». И что? Лишь на день Победы всегда с запозданием открыточка с отксерокопированной подписью президента – вот и вся честь. И еще простить не мог Егорыч, как отметили полувековой юбилей победы. Ни парада, ни поздравлений, будто и не праздник вовсе. Просто в душу наплевали. А грабило сколько раз, лишая скромных сбережений, собственное государство, точно самый паскудный вор отбирая «гробовые» у стариков? Список государственных обид мог бы быть гораздо больше, но, слава богу, склероз выручал.
Да Бог с ними, с деньгами, Бог с ним с самим, потерпел бы, и не такое терпеть случалось. Лишь бы Родина, за которую воевали, была такой же могущественной и процветала. А то ведь что они с ней делают, бедной, грабят. Да ладно бы грабили, так ведь еще и гробят. И народ, те самые будущие поколения, ради которых… Народ унижен и растоптан, в вечном пьяном угаре. А кто не в угаре, те на деньгах помешались. Что ждать от таких родителей. Кого они смогут воспитать? Одних подонков, таких с которыми он повстречался давеча.
В тот день Егорыч шел привычной дорогой из сбербанка домой. На груди висели два ордена и часть медалей, которые он одевал только по праздникам, к коим относил и получение пенсии. До дома оставалось всего ничего, и тут в арке подскочили четверо представителей поколения next.
– Дед, жить хочешь? Гони бабло, – прокричал долговязый.
– Какое бабло? – не понял Егорыч.
– Не базарь, у нас в банке свой человечек, он все сечет. И не рыпайся! – в руке долговязого сверкнуло лезвие выкидухи. – Почикаем.
И тут он нагло запустил руку Егорычу в карман. Выгреб все, даже мелочь.
– Слушай, побрякушки у него прикольные, – заметил один из нападавших. – Можно загнать. Ишь нацепил.
Все произошло так быстро, что Егорыч не успел толком сообразить в чем дело, лишь следующее требование несколько привело его в себя.
– Слышь, дед, давай снимай цацки, – заявил долговязый, указывая на награды.
– Робятки, деньги это ладно, это бог с ним, – взмолился Егорыч. – Но награды мои – они же не просто так, они за кровь мою пролитую дадены, за ногу. За вас же воевал, фашистов бил.
– Не воевал бы – жили б, может, лучше под немцами. И вообще, войну американцы выиграли, а ты при чем? – начал было куражиться долговязый, но тут кто-то крикнул: «Шухер, валим!», и нападавших след простыл.
Вызывать милицию Егорычу и в голову не пришло. Да и вообще забыл он в тот момент о деньгах. «Американцы, значит» – только и твердил. Это утверждение добило его больше всего.
«А мы вообще ни причем? – Егорыч поднялся с дивана, достал коробку с наградами. – А это что? А это как?» – вопрошал он пустоту, перебирая их и вспоминая былую удаль и мощь.
Родина вас не забудет, говорили командиры. Забыла, выходит. Да и Родины уж больше нет. Государство только и плюет в душу. Всю Россию изнасильничали. И внушают, что мы хуже всех и ни на что не способные. Даже слово Россия произнести не могут, одно только трындят: эта страна. Да еще с презрением каким-то. Нет, измельчал народец ныне. С таким кашу не сваришь. Не поднимется Россия более, не возродится заново. Да и кому поднимать? У нас хоть был культ личности, а теперь культ наличности. На таких ценностях далеко не уедешь. А к чему и жить тогда? Смотреть на все эту мразь? Нет уж, довольно. И почему только раньше Бог не прибрал? Что за наказание такое? Засосало сердце. Таблетку выпить. Да нет таблеток от безысходности. Враги народа, душегубцы! – ополчился вдруг Егорыч. – Знай только нефть качают. Сырьевой придаток, банановая республика. Включишь ящик – так там вечный праздник. Трындят о повышении нашего благосостояния, а мы мрем как мухи. Скоро последних русских будут возить в клетках напоказ, как раньше диких зверей. Все боли и обиды подступили разом и стояли теперь комом в горле. Так и сидел Егорыч, глаза долу, оперев голову о скрещенные на клюке руки. Устал он, не было сил смотреть больше на всю эту мерзость. Нет, то не была физическая усталость. То была усталость пострашней. Усталость души. «Ох-хо-хо-хо-хох!» – вздохнул Егорыч, и в этом вздохе было: помереть бы скорей, спастись бы, сбежать от такой жизни куда-нибудь. Хоть куда. Хоть в могилу. Все эти мысли давили и раньше, но было у Егорыча одно средство, от которого как-то легче становилось. Он достал из шкафа бережно хранимый офицерский китель, почистил, стал цеплять награды. Затем надел и подошел к зеркалу. В кителе как-то сами собой плечи распрямились, Егорыч приосанился и снова почувствовал гордость. Снова почувствовал себя победителем. Нет, честь и слава еще чего-то значат в этом мире чистогана. И тут взгляд Егорыча упал на фотоальбом. Чертов немец, этот нежданный гость из прошлого не давал покою. Егорыч в бешенстве сошвырнул книгу со стола. Та упала и по полу разлетелись купюры – должно быть выпали из-под суперобложки. Да, это были те самые деньги, которые пытался всучить немец. И когда только сунуть успел, чертов фриц? И тут только понял Егорыч, что больше всего раздражало его в госте – то, как он смотрел на него, как держался, с видом победителя. А ведь это его взгляд, Егорыча. Это он смотрел так на деморализованного немца в сорок пятом. Что ж теперь, местами поменялись? Уж чего-чего, а эдакий оборот никак не мог предположить он в победном году. «Чертов немец, лучше б ты тогда застрелился. И почто только теперь свалился на мою голову?» – все думал Егорыч и жизнь становилась ему все невыносимей. Даже китель не спасал от навалившейся тоски. Сам он съежился, сгорбился, сузился. Китель был уже как бы сам по себе, а не на нем одетый. Плечи снова поникли, голова опустилась. Может, и вправду все зря и ни к чему была вся его жизнь? Он старался отогнать эту невыносимую мысль, но не мог. Она вертелась в мозгах назойливой мухой: «Зря. Зря. Зря!» В изнеможении Егорыч присел на диван и откинулся на спинку. Что-то уперлось в бок. Да это же «Вальтер». Как он забыл его убрать? Видать, для этого и хранил пистолет. Егорыч вновь подошел к зеркалу, откуда взглянул на него седой, сморщенный, весь в щетине старик. «Непорядок», – решил Егорыч.
Нагрел воды, побрился. Застегнул китель строго на все пуговицы. Допил водку. Закурил. Взял пистолет и с трудом взвел тугой курок…

Коротков Юрий "АВАРИЯ"

Нора Филдинг

Роковая встреча

Мама, что ты делаешь? Тише… - прошептала сидящая рядом с ней на скамье, почти у входа в церковь, девушка.

Невеста повернулась к Шарлю, ее глаза засверкали еще ярче и превратились в два огромных прожектора.

Да, - прошептали ее губы.

Дура, - прокомментировала все та же дама и, стуча высокими каблуками, вышла из церкви.

Сидящая рядом с ней девушка поднялась и смиренно поплелась за ней.

Женщина остановилась и внимательно на нее посмотрела. Из ее груди вырвался короткий смешок.

Через час объявили посадку. Женщина встрепенулась, глубоко вздохнула и поплелась к стойке регистрации.

Я во всем разберусь. Клянусь тебе!

Что вы сказали, мисс? - недоуменно спросил диспетчер.

Мне тридцать семь. Метр девяносто, десяток лишних килограмм, брюнет. Руковожу финансовым направлением крупного холдинга. И я влип.

Нет на работе все отлично. Проекты создаются, закрываются. Деньги зарабатываются. Меня ценят, отмечают, премируют. Не сказать, что богат. Но где-то близко к этому. Свой дом в Подмосковье, водитель, он же телохранитель.

Есть даже мысль купить вертолет. Пока только мысль. Но вот в личной жизни. Да…

Женился я рано. В девятнадцать. Сейчас понимаю, что это была такая форма семейного протеста. Мать слишком властный человек, и из всех возможностей доказать свою взрослость, выбрал именно эту. Развелся через пять лет. С тех пор долгоиграющих отношений избегал. Да с годами они и не строятся особо.

Год назад в Тунисе, на очередном клиентском выезде, я познакомился с Аней. Старше меня на год, красивая, жизнерадостная, а главное умная. Ранее не пересекались. Это был ее первый выезд.

Часть личных финансов передана в доверительное управление одной из финансовых управляющих компаний. Компания для клиентов регулярно проводит выезды: заказывают самолет и везут всех на выходные, скажем, в Барселону или на Таити. От компании летит обычно руководство и клиентские менеджеры.

Ну, а далее, как обычно: пьянка, ночное купание голышом и жаркий, жадный одуряющий секс. Секс. Она неутомима в постели. Рассталась с мужем-алкоголиком пятнадцать лет назад. Растила дочь. И вот вся накопленная нерастраченная нежность выплеснулась на меня. Еще раз. И еще. Утром сделал ей предложение. Она отказалась, но мы начали встречаться.

Первое время она приезжала ко мне. Было здорово. У нас было похожее отношение к сексу. Это большая удача встретить кого-то кому интересно все то же, что и тебе. Все таки, нам не двадцать лет. На четвертом десятке в сексе хочется чего-то погорячее.

БДСМ. Это была такая веселая игра, когда можно добавить в отношения остренького. Без идиотских «мой господин» или «моя госпожа».

Мы менялись позициями. Сегодня привязан один, а завтра порют другого. Никогда это не
выходило за пределы спальни. БДСМ был приправой к сексу, он не заслонял никогда отношений. Игра. Под эту игру в доме я даже отвел целую комнату.

Когда поняли, что отношения переросли рамки случайных встреч, что все серьезно, то Аня познакомила нас с дочерью. И я часто вместо стояния пробках на выездах из города, ехал к ним домой.

Да. И тут у нас появилась проблема. Ее звали Лена. Двадцать два. Яркая, стройная, такая же высокая как мать. Натуральная блондинка, с глубокими зелеными глазами. Они сильно ругались с матерью. Ссорились. Похожесть характеров, плюс Ленкин взрывной темперамент. Я в их конфликты никогда не лез, но периодически перепадало и мне. Лена приняла меня в штыки.

Любая встреча начиналась с провокаций и колкостей. Но затем это превратилось в своеобразную игру. Тут-то и началось. Ленка сменила тактику и вместо словесных провокаций перешла к провокациям делом. Очень красивым. Очень юным. Телом.

То с утра зайдет на кухню в халатике, который прикрывал меньше, чем показывал. То «ненароком» прижмется всем телом, проходя в коридоре. То займется уборкой квартиры в костюме горничной из сексшопа. Платьице, которое едва прикрывает трусики. Если надеть
их, эти трусики.

Как же это бесило Аню… В принципе это и было целью. Не я. Тем не менее, я старался наедине
с Леной не оставаться. Мало ли что? Ну не железный я.

Аня часто срывалась в командировки. Когда надолго, когда на день. Как в этот раз. Дома есть было нечего - почти месяц прожил у Ани не выбираясь загород. Заехал на рынок, набрал еды. Сразу на два дома набрал. Планировал завезти продукты Лене, после чего самому поехать к себе. С водителем поднялись на этаж, в руках куча пакетов.

За дверью стоял ор. Слов не разобрать, но Ленка кричала крайне истерично на кого-то. Виталик бросил сумки, и рванул в квартиру, на ходу выдергивая из кобуры пистолет. Я за ним следом.

Посреди кухни стояла зареванная Ленка, левая щека подозрительно припухла и покраснела. За
столом развалясь сидели два потрепанных жизнью мужичка.

Кто такие? - я спрашивал Лену, но ответил сидевший лицом ко мне.

Глаза полуприкрыты, пьяная заторможенная речь:

Опа! А ты значит ее новый ебарь?

Ленка бросилась было ко мне, но второй мужик, сидевший спиной, ухватил Лену, и оттолкнул обратно.

Леночка, что же ты? Для тебя какой-то мудак дороже папки? - ее отец встал и размашисто
залепил пощечину. Девчонку аж развернуло, но на ногах удержалась.

Виталик? - короткий взгляд, и больше ничего говорить не надо. Пистолет вернулся в
кобуру. Короткое движение, и сидевший спиной, так же спиной вперед вылетает из квартиры.

Хлесткий удар и пьяненький родитель согнулся в три погибели. Виталик ухватил его за шкирку, выкинул из квартиры и пинками погнал вниз. Под ногами разлетались банки с оливками, хлеб, бутылки молока - то, что было в пакетах Виталика. Я то, свои так и не выпустил.

Ленка бросилась ко мне на грудь и рыдала в голос. Потом вдруг всполошилась:

Ключи! У него мои ключи.

Я набрал телефон:

Вит, там забери у него Ленкины ключи от дома.

Прошло минут десять, и на пороге появился Виталик, в руках продукты

Там йогурту крышка. Растоптали. Да и хлеб я бы есть не стал.

Спасибо - оторвал от себя ревущую девушку, забрал ключи и продукты - Езжай домой, я наверное тут сегодня останусь.

Он кивнул и вышел. Я же двинулся раскладывать продукты на кухню. Лена закрыла дверь и пришла ко мне.

Нафига ты их пустила?

Они меня на площадке ждали. Выхожу из лифта с ключами в руках, он подошел сбоку ключи забрал и сам открыл дверь.

А чего хотел?

Да как всегда. Выпить. Бутылку водки принесли и вдвоем выпили, затем из бара достали бутылку коньяка. - она усмехнулась - А знаешь кто второй?

Я удивленно поднял на нее глаза

Ага, он сказал, что привел на смотрины.

Отдает меня этому замечательному человеку - прервалась на секунду и выдавила - Ненавижу!

Ее опять начало колотить:

Знаешь как это страшно? Такое бессилье! Матери нет. Тебя нет. Знаю что сегодня никто не придет. И эти два сидят и куражатся. И я ничего! Ничего сделать не могу! - она опять расплакалась.

Я подошел, прижал к себе. Приникла. Ее трясло. Подождал пока успокоится немного - Знаешь, подруга, что?

Что? - сквозь всхлипы, но хоть больше не рыдает.

Коньяк у нас еще остался?

Нет. Виски есть.

Я прошел к бару, налил стопку до краев.

В глазах куча ужаса. Губы сжала, головой мотает.

Пей говорю

Выпила. Не поперхнулась, не закашлялась. Тогда налил в два бокала.

Тебе лед? Разбавлять?

Лед. Не надо.

Из морозилки достал лед. Кинул в бокалы. Отдал ей. Взяла привычно, без неловкостей. Я ухмыльнулся. Поняла почему. Умная. В мать. Не в отца.

Первый раз с тобой пьем. Мать бы не одобрила.

Ты помнишь, я взрослая?

Рубашка на груди мокрая от слез, перемазанная тоналкой, помадой, и чем-то черным.

Получил по рукам - Я пачкала - мне и снимать

Расстегнула. Словно ненароком провела растопыренной ладошкой по груди. Сняла рубашку с плеч, но манжетов не распустила, отчего руки остались прихвачены рубашкой. Зашла сзади и быстро перекрутила ее. Путы несерьезные, но быстро не избавишься. И в следующую секунду сидит уже верхом на моих коленях. Прижалась всем телом. Рука скользнула вверх по животу, груди, шее и зарылась в волосы, вторая ушла на спину.

Безумно приятно. Восхитительно. Одуряюще. Возбуждающе. Неправильно.

Лена, ты что делаешь?

Заткнись!

Губы нашли губы. Неправильно, то оно неправильно. Только вот не вырывался я. Видно подсознательно был готов. Накатило возбуждение. И да пошло оно все!

Лена двигалась прижавшись всем телом. Ее губы прокладывали дорожку по шее. Чтобы обжечь ее дыханием. Покрыть поцелуями, а в следующий миг куснуть за мочку. Острый язычок на мгновение касался уха, от чего меня накрывало таким возбуждением, что темнело в глазах. Раз за разом.

Руки не оставались без дела. Провела по груди. По шее. Кончики ногтей скользнули вниз по
ребрам. Экстаз! Губы вновь нашли мое ухо. И в него жарко дохнула:

Ммм, а тут у нас кому-то нравится - игриво - мне уже сидеть неудобно.

Лена порывистым движением сорвала с себя майку. Вот была в майке и тут без нее. В этом движении было что-то от грации пантеры, что-то такое от чего у мужчин срывает крышу.

Она потерлась о мою грудь сосками. Выдерживая дистанцию, и прерывая мои попытки рижаться плотнее. Чертовка мелкая играла со мной! И затем приникла! Я думал, что сильнее уже возбудиться нельзя. Снова ошибся.

Горло перехватило. Попытался было что-то сказать, но получался какой-то нелепый клекот. Все как в тумане. Завозился пытаясь освободить руки. Она тут же вонзила в шею ноготки. И с наигранной злобой:

Сидеть! Не дергайся. Ты мой сейчас

Я расслабился.

Улыбнулась:

И поцелуй. Явно в награду. Нежные, мягкие губы. И сочный поцелуй женщины, которая точно знает что хочет. Леночка, которую я всегда считал ребенком… Что же ты делаешь, Леночка?

Соскочила, расстегнула мою ширинку. Даже не думал, что у меня может так стоять!

Присела рядом. Кончики ногтей пробежали россыпью дроби от основания члена к головке. Он был весь влажный от выделившейся смазки. На кончике как раз набухала свежая капелька. Сняла ее пальцем. Посмотрела мне глаза в глаза, улыбнулась, и не отводя взгляда слизнула слезинку с пальца. Где же ты такому научилась то!

Меня уже просто колотило. Я хотел ей обладать! Войти в нее. Почувствовать ее до самой глубины. Целиком. Нет, это уже невыносимо! Я завозился освобождая руки.

Она тут же оказалась у меня за спиной. Одной рукой прихватила рубашку, мешая выпутываться, а вторую положила мне на ключицу. Опять прижала шею ногтями. Склонилась сзади. Дышит тяжело, возбужденно. Ухо аж обжигает дыханием.

Меня накрыло. Вообще не соображал ничего. Бился в ее руках, но держала крепко. Да и неудобно на стуле, со связанными сзади руками бороться. Чувство времени смазалось. Разум отступил. Я просто знал, что хочу ее. Я забыл кто это. Где мы. Кто мы. Да даже кто такой я. Была только цель. Рядом. Руку протяни. Но они связаны.

Не знаю, как бы все сложилось, порвись рубашка. Но она удержала. Ленка дождалась пока меня отпустит немного. Когда выбьюсь из сил, и перестану уже рваться. Только тогда сделала шаг вперед. И одним движением села сверху, лицом ко мне. Член вошел сразу, на всю глубину. Наши стоны слились в один. Мы замерли наслаждаясь моментом. Я нашел ее губы. Так еще лучше!

И тут она началась двигаться! Да! Как же приятно. Она приподнималась, откидываясь назад, отчего волосы рассыпались по плечам, чтобы затем начать движение вперед, прикасаясь ко мне, прижимаясь, вжимаясь. Страсть волна за волной накрывали, будоражили чувства.

После всей этой прелюдии был так возбужден что думал только об одном - не кончить первым. Сколько это длилось? Не знаю и знать не хочу. Хотелось лишь одного - чтобы не прекращалось. Однако Лена двигалась заметно неровнее, плавные перетекающие движения, стали нервными. Лицо пошло красными пятнами, дыхание стало прерывистым. Наконец стон переходящий в крик:

Я конча-а-а-А-А-ю!

Всплески оргазма захлествывали ее. Лену выгнуло дугой, голова запрокинута назад. Крик переходящий в полустон, чтобы, тут же разродиться новым криком.

Когда она открыла глаза, то это была уже совсем другая женщина. Не та хищница, что доводила меня до исступления, а мягкая, светящаяся изнутри женщина. Женщина, которой хорошо.

Спасибо!

Она сделала несколько движений вперед-назад.

Мне сразу стало не до наблюдений.

Ты хочешь кончить в меня?

Наверное лучше не стоит - слова давались с трудом. Голос точно был не моим

Она соскочила с меня и, встав на колени меж ног, поцеловала в самый кончик. А затем губы пробежали вниз по стволу. Меня захлестнуло удовольствием.

Лена чуть отклонилась назад. В тот самый момент, когда ласкала меня губами и языком, не прерываясь ни на секунду, она смотрела мне прямо в глаза. Это возбуждало еще сильнее. А я и так был на грани В самый последний момент, она выпустила изо рта член, продолжая двигать рукой, состроила испуганную физиономию и прошептала:

Пожалуйста, не надо

При этом направила все себе на лицо. Тут меня накрыло. Такой силы оргазма не было никогда. И он длился, и длился. Я залил ее от бровей до подбородка. Когда вернулась возможность связно мыслить, то я увидел что она сидит передо мной и ловит каждое движение. Явно получая удовольствие от увиденного.

Ты вся чумазая. Иди умойся

А кто виноват? Я же просила - не надо - она расхохоталась и шмыгнула сторону ванной.

А я сидел посреди кухни, привязанный к стулу.

Возбуждение спало, и тело ломило от непривычной нагрузки. Саднило разодранную кожу на шее. Но все это было ничем, по сравнению с осознанием того, что произошло.

Обернулся на звук шагов.

Не думала, что так будет заканчиваться вечер - она пощупала щеку. Давешняя припухлость потихоньку становилась синяком.

Что теперь будет?

Не знаю. Хм. Да. Мне то проще. А вот ты влип.

Умная. Вся в маму.